«Из тюремных молитв»

	* * *
Любимая, нет ничего – есть Ты, Иного в этом мире не осталось. Какая бы судьба не ожидалась, Любимая, нет ничего – есть Ты. Молитвой поднимусь до высоты Твоей. Невидимым пребуду. Ты не поймешь, ты удивишься чуду, А это я – из тьмы, из ниоткуда Молитвой поднимусь до высоты Твоей.
	21 марта 1985 года Лефордтовская тюрьма
	* * *
	О, Русь моя! Жена моя! А.Блок
Даже имя свое повторять запретила, Даже письма сожгла и смешала с золой, Не женой, не вдовой, не зегзицей в Путивле – Даже в горе была ослепительно злой. Разве это не ты, чуть затеплив лампаду, Чтоб яснее увидели нас образа, Как спасенья просила у Господа правды - Поклонилась, и сухо блестели глаза. Мне близка эта вечная ярость обиды, Этот горестный выбор святого пути, Эта горькая Русь, вечный бой без победы И распятый чернец со стрелою в груди. В окаянном восторге вопят стадионы. Страшен грех во земли – и не нам искупить. Что нам Дон? Не напиться шеломом из Дона, Но хоть пригоршню правды в ладонях испить. Я поверил в тебя. Я творил твою волю, Половецкую тьму поджигая в кольцо. Не к восторженным воплям, но к бабьему вою Обращал я лицо. И теперь ты в груди. Ты, как боль, неизбежна – Хоть стрелой назовись, хоть высокой судьбой. Конвоиры мои говорят по-узбекски И лениво ругаются между собой. Попрощаемся, что ж – принимаю награду, Без меня будет Родина плакать и петь. Погаси же меня, как погасишь лампаду… Но горит же, горит половецкая степь.
	Лефортовская тюрьма
	* * *
...И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно. Б.Пастернак Ты – вечная моя река. Я – твой пловец. Я раздвигаю темную поверхность Судьбы твоей. Венок или венец Сплетенных рук твоих мерцает, тонет, меркнет. Как быстро заволакивает мгла Сознание. В игре больших потемок Из каждого угла по два крыла Откроются. Но и углы потонут. Ночная птица бросится во тьму, Испуганная первым долгим стоном… Не стоном, нет, - в ночи горящим стогом, Скользящим отсветом по влажному веслу. В ночи твоей я для тебя живу. В багровых сумерках твоих восходит сила Библейских слов: «И он познал жену…» Роди мне дочь или роди мне сына. Как бы слова молитв перезабыв, Мычанием молиться буду, стоном, О как прекрасен тихий твой призыв! Я повинуюсь твоему закону. Так, падая на стол, сгребают кон. Вгоняют кол, чтобы пустил побеги… Догнал тебя. Восстановил закон. Дай вместе умереть. И вместе жить вовеки.
	Лефортовская тюрьма
	* * *
Дней лет наших - семьдесят лет, а при большей крепости - восемьдесят лет; и самая лучшая пора их - труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим. Псалом 89 Позови меня, Господи, в эту горькую дымную даль… Не грядущего Града ищу и не тихой субботы. По молитве моей ежедневное, грубое рабство подай И оставь в словаре лишь два слова: любовь и работа. Я спокойно приму эту непредсказуемо долгую жизнь, Это горе приму, понесу, сколько выдержит сердце, И за все предстоящее мне напряжение нервов и жил Пусть не стану я целью Твоей, но останусь лишь средством. Я не ради победы – готов и к побочным стезям. Пусть сошьют те, кто после, а я ограничусь примеркой. Пусть любовь обернется несчастьем – готов и к слезам. Пусть не музыкой времени буду, но в нотах пометкой. Даже хлеб, как в молитве, чтоб только сегодня прожить. Даже в кружке вода – чтобы только сегодня напиться. Дай мне только спокойную радость болеть и любить И оставь только разуму злую способность трудиться. И когда я Твой голос услышу – не в воздухе – в сердце, в крови, И ладонь от лица опущу, перестав закрываться от ветра, Я скажу тебе: «Господи, сколько труда и любви…» Вот и всё, чтобы знать, что Тобою я не был отвергнут. Ноябрь 1985, Лефортово.

	* * *
Когда сплетенные рогами бычьи морды (а если точным быть – коровы и быка) мне в грудь мучительно и тупо упирались и было стеснено мое дыханье и я уже терял надежду выжить и мягко, влажно был притиснут к стенке и сам не то мычал, не то стонал… открылось вдруг широкое пространство быков не стало и меня не стало… Соком черного хлеба отравлен, на нары запрятан, Без свиданий, без писем – обовшивел в тоске. На словах все известно: блаженство гонимых за правду… Ни блаженства, ни правды – надзиратель в тюремном глазке, Бычьей мордой своей упирается в грудь мне Россия – Не рогами – ноздрями, губами, слюнявой щекой Я притиснут к стене на потеху печальным разиням… Кто я, Господи? Прах или соли вселенской щепоть? В этой жизни моей голос Твой как бы вовсе не слышен. Я не то чтобы сплю, но еще не проснулся вполне. Не вполне еще понял, что счастья не будет, что свыше Это долгое горе как благо даровано мне. Ничего, я готов проиграть эти мелкие войны. Если все же вплетешь меня, Боже, в свой дивный узор, Навести меня в срок, дай понять Твою вышнюю волю, Посмотри на меня хоть в тюремный глазок.
Декабрь 1985 года Пермская пересыльная тюрьма
	* * *
Вне гармонических звучаний жесток и жёсток этот мир… Из жести кружка, миска, чайник, вагон, собака, конвоир. Стук металлической посуды и грохот кованых дверей… XX век – палач, паскуда, по горло музыки твоей. Кровь на губах. Твои ноктюрны Для жести водосточных труб Звучат по пересыльным тюрьмам: На жести спят, из жести пьют… И снова двор тюрьмы, машина, конвой, шипящий жесткий свет. Где та железная пружина, что в жизни держит этот бред? Да наяву ли это с нами? Откуда слышится хорал? Кто там кровавыми губами тюремный снег поцеловал? Кого уводят? Чьи объятья? Глаза слезятся на ветру… На металлическом распятьи Христос приварен ко кресту.
	Декабрь 1985 года Пермская пересыльная тюрьма.
	* * *
Заблудилась душа моя в звездах, Закричал я во сне и проснулся, Поздно жизнь мне менять, но не поздно, Лба холодным трехперстьем коснуться. Обратиться очами к Востоку, Вспомнить восемь стихов от Матфея И предаться слезам и восторгу, Перед словом Господним немея.
	Декабрь 1986 года Кучино, карцер
	* * *
Что за глупость посмертная слава… Как топляк, поотставший от сплава, Ударяется в днище буксира: Одиноко и сиро – мерзко, сиро. Что за глупость посмертное слово – Деревянно, дубово, сосново, Колотушкой в закрытую дверь – Что я, где я теперь? Я не взмах, не посмертная сила… Чтоб не падала, не голосила, Я не стану посмертной судьбой… Я не умер. Я жив. Я с тобой. Лефортовская тюрьма. *** Рожден, чтобы глаголать высоко, Я жизнь прожил и низкую, и злую, И двоечники школы рококо Теперь меня беседной наказуют. Безмолвствую. Во искупленье зла Я послужу и слову, и державе. Петух прокличет, прокричит сова... И нас еще благословит Державин. Лефортовская тюрьма.