В науке до сих пор считалось невозможным применить методы современного микроэкономического анализа к изучению того типа экономических моделей, который соответствует коммунистической доктрине. Прочная традиция выводить эти модели за пределы действия наиболее общих законов рыночной экономики не подвергается сомнению ни сторонниками коммунистических идей, ни их противниками. Казалось бы, оно и понятно: если в основу микроэкономического подхода положено представление об индивидуальном стремлении к максимизации богатства, то возможно ли использовать этот подход там, где нет ни движения прав собственности, ни свободных рынков, ни рыночного механизма ценообразования, а экономический порядок обусловлен жестким запретом и на частное владение ресурсами, и на свободные рыночные обмены.
И все-таки государственная доктрина, отменяющая право частной собственности, по нашему мнению, может и должна быть рассмотрена в терминах современной микроэкономики - как частный, хотя и предельный случай контрактных отношений между экономическими единицами. Такая возможность возникает, если воспользоваться методологией построения традиционной мифопоэтической модели общественного договора. Совмещение микроэкономического и мифопоэтического подходов не только позволяет по-новому осмыслить кровью оплаченный опыт воплощения экономических моделей в живом человеческом материале, но и дает новое применение хорошо известным аналитическим инструментам и расширяет возможности научной теории, особенно при анализе институциональных последствий тех нормативных актов, которыми то или иное экономическое благо специфицируется как общественная собственность.
Свободное поведение человека в обществе обязательно обусловлено договорными отношениями с другими людьми. Договорный, или контрактный принцип наиболее полно выражен мифологической парадигмой общественного договора, важнейшая задача которого - разумное определение и юридическое закрепление прав собственности.
Гоббсианский миф об общественном договоре подразумевает чудесно-событийную фабулу внезапного всеобщего согласия на определенных условиях. Экономический смысл согласия очевиден: четкое определение и закрепление прав собственности снижают риск ее отчуждения и тем повышают благосостояние каждого индивидуума и общества в целом, создавая условия для продуктивного обмена. В основе модели видна вполне рациональная аксиома, в соответствии с которой экономические издержки анархии или войны всех против всех выше, чем издержки договорных отношений. Жить в согласии выгодно.
Дискуссия о том, как возникает, как развивается договорное право и как должны выглядеть правовые нормы в первый момент их возникновения, велась в течение столетий и дала высокие образцы философской мысли. Дискуссия эта продолжается и до сих пор. Однако при всем внимании к первому моменту возникновения частной собственности и к дальнейшему развитию договорного права за пределами исследовательского интереса до сих пор остается вопрос о том, как должен выглядеть общественный договор в последний момент его существования, то есть тогда, когда рациональное стремление к выгоде побуждает все заинтересованные стороны согласно и добровольно отказаться от принципа частной собственности. Между тем опыт последнего столетия с его многочисленными попытками уничтожить или хотя бы предельно зарегулировать сам принцип частного владения требует именно такой постановки вопроса.
Короче говоря, мифу об общественном договоре не хватает финала. И не только опыт истории, но и чисто логические закономерности указывают, в каком направлении финал этот находится. Следуя экономической логике движения "от анархии к праву" (и от издержек войны к издержкам обмена), будем считать, что развитие нашей модели происходит по мере введения под юрисдикцию общественного договора все большего числа объектов права и по мере четкого определения прав все большего числа субъектов. Весьма важной точкой (но еще далеко не финалом) такого развития стало бы идеальное правовое государство, то есть ситуация такого равновесия, при котором права каждого субъекта четко определены, и любой осмысленный выбор поведения того или иного субъекта состоится только в пределах договорной (конституционной) нормы, преступить границы которой невозможно, не нарушив чужих прав.
Если для простоты модели мы сосредоточим наше внимание только на экономических объектах права, то образ идеального правового государства будет соответствовать взятому несколько в ином ракурсе представлению о Парето-равновесии, при котором общество извлекает максимум полезности из всех наличных благ и никто не может увеличить свою долю блага, иначе как только уменьшив чужую.
Понятие о равновесии весьма важно для поисков предельной точки модели (или мифа) об общественном договоре. Дж. Бьюкенен предлагает в качестве критерия для оценки любого status quo договорной правовой ситуации взять ее "отдаленность от положения равновесия" или, иначе говоря, определить ее "место в спектре между двумя состояниями: четко определенных прав и полным хаосом, когда ожидания индивидов совершенно не согласуются друг с другом".
В экономическом смысле право собственности - не абстрактно-идеальная категория, но конкретное понятие, связанное с количеством объектов права, которые находятся во владении определенного числа экономических субъектов. И если рассматривать сюжет мифа об общественном договоре как эволюцию права, то можно найти численные соотношения, определяющие предельное равновесие прав собственности. Действительно, уже в первый момент своего существования договор фиксирует некую конечную сумму прав данного числа субъектов - всегда 100% прав. Всякое дальнейшее определение прав собственности каждой из сторон (предположим, их всего две) в условиях ограниченного объема ресурсов будет означать перераспределение конечной суммы прав - от полного равновесия (50 на 50) до асимметрии (99 на 01). Хорошо видна и предельная точка этого процесса: одна из сторон обретает всю полноту (100%) возможных прав. В то же время "ноль прав собственности" - смысловое значение, следующее за бесконечно малым объемом прав, которое может быть предусмотрено общественным договором.
Критерий Бьюкенена для оценки status quo договорной правовой ситуации может оказаться полезным для нас только в том случае, если, трактуя динамику общественного договора (в соответствии с заданной "линейной логикой") как обретение, наращивание и перераспределение объема прав, мы завершим его такой Парето-оптимальной моделью, в какой предоставим некоему субъекту всю полноту прав на владение всеми возможными имеющимися в наличии, а также и будущими ресурсами или, напротив, наделим его "нулем прав", что для содержания модели, понятно, одно и то же. Если в классическом варианте Парето-равновесия "никто не может увеличить свою долю блага, иначе как уменьшив чужую долю", то в нашем случае, безусловно, никто вообще не может увеличить свою долю путем перераспределения имеющихся благ.
Перед нами - предельная модель общественного договора. Завершение развития каждого из параметров модели очевидно: от начальной неопределенности прав собственности мы приходим к их полной и стабильной определенности (нулевой); от неограниченного выбора к поведению, рационально направленному распорядителем ресурсов; от хаотического беспорядка к предельному равновесию; от "несогласованных ожиданий" к ожиданиям, четко обозначенным. При этом надо помнить, что миф об общественном договоре - это миф о всеобщей выгоде, и мы, строго придерживаясь экономической парадигмы, сможем добиться своей цели только в том случае, если в дальнейшем покажем, что в рамках нашей предельной модели успешно решается задача сведения к минимуму (или к нулю) общественных издержек и что каждый индивид принимает экономические решения по своей воле и извлекает максимум полезности из всех наличных благ.
И если нам удастся доказать, что перед нами не криминальная "игра с нулевой суммой" (и не "диктатура пролетариата"), но что всех игроков без исключения ждет положительный выигрыш, то полностью подтвердится рациональный смысл политических (социалистических, коммунистических и прочих этатистских) доктрин, предусматривающих уничтожение частной собственности. И тогда сюжет мифа естественно завершается. Сам предмет общественного договора исчезает. Договариваться впредь будет некому и не о чем. Каждый последующий шаг будет или возвратом к уже пройденным этапам, или переходом в другую систему, где царят иные логические законы (или иные мифопоэтические каноны) и иные пути направляют движение исследовательской мысли.
Намеченная нами теоретическая возможность построения модели общественного договора на условиях "ноль прав собственности" вполне соответствует естественной тенденции развития контрактных отношений. О равенстве прав рыночных игроков, будто бы существовавшем изначально, напоминают лишь утопические картины совершенной конкуренции. Но и такое равенство долго не может держаться даже теоретически. Процесс нарастания асимметрии прав подробно описан в экономической литературе, что позволяет принять его как данность и начать рассмотрение с аксиоматического утверждения: любое право, определенное контрактом (хотя бы даже и общественным договором), можно продать, купить или обменять.
Представление о рыночном движении прав составляет существенную основу экономической теории Р. Коуза. Приобретая те или иные права навсегда или на длительный срок, новый хозяин получает возможность вывести их из сферы прямого рыночного обмена и искать альтернативные формы их реализации. По Коузу, такой альтернативой рынку является фирма, где рыночные трансакции заменяются более дешевыми административными отношениями.
Право направлять ресурсы - главнейшая составляющая прав собственности. Хозяин фирмы перенимает (перекупает) это право у других субъектов производства. Другие субъекты соглашаются выполнять распоряжения предпринимателя в пределах данных прав. Понятно, что при этом их собственные права умаляются или, говоря осторожно, имеют некоторую тенденцию стремиться к нулю.
Казалось бы, на основе теории Коуза мы совсем близко подходим к условиям модели с "нулем прав собственности". Следуя определившейся тенденции к сокращению траисакционных издержек с помощью фирмы, нам осталось только увеличить размеры этого института до масштабов государства, заключить долгосрочный (пожизненный и наследуемый) контракт с наемными работниками и определить им "разумное" (произвольное) вознаграждение. Очевидно, если существует всего одна фирма, физические и правовые границы которой полностью совпадают с физическими и правовыми границами государства, то такой контракт и будет искомым общественным договором на условиях "ноль права собственности".
Ни юридические, ни нравственные ограничения не способны опровергнуть логику экономических взаимоотношений, которая, следуя из факта начального закрепления прав собственности неким мифическим общественным договором, вовсе не исключает возможности такого развития сюжета, когда одна из сторон договора в конце концов (или "с самого начала") будет иметь "ноль прав". И тот же Р. Коуз убедительно доказывает, что эта возможность не реализуется на деле вовсе не из-за строгости законов или моральной ригидности общества, а из-за того, что в экономическом механизме ей противодействует иная, противоположная тенденция, согласно которой форма институциональной организации (а значит, и картина перераспределения прав) должна зависеть от экономической эффективности фирмы, от постоянного сравнения издержек на организацию внутри фирмы с подобными издержками других фирм или же с издержками рыночных обменных операций.
Размер фирмы не может увеличиваться бесконечно. Наступает предельный момент роста, после которого экономическая эффективность фирмы падает: операционные издержки внутри фирмы начинают превышать трансакционные издержки рыночных обменов. Однако такое ограничение роста не обязательно принимается во внимание уже тогда, когда возникает отраслевая монополия, и вовсе перестает действовать, когда речь идет о принципиальном существовании всеобъемлющего хозяйственного организма, состоящего из одной единственной фирмы. Если трансакционные издержки можно определить как издержки по спецификации, защите и обмену прав собственности, то такого рода издержек нет там, где права собственности определены раз и навсегда, им ничто не угрожает и они не подлежат обмену. Вопрос об экономической эффективности в том виде, как он ставится обычно экономической теорией, теряет смысл. В пределах фирмы, охватывающей весь моделируемый универсум, или в пределах всеобъемлющего раз и навсегда заключенного контракта сравнительные экономические критерии перестают приниматься во внимание хотя бы потому, что сравнивать нечего и не с чем: других фирм нет, рынка нет, ценовой механизм полностью заменен административными связями, конкурировать некому и не с кем. И никто не может сказать, выгодно ли участвовать в данном предприятии.
Казалось бы, мы в погоне за "нулем прав собственности" незаметно проскочили грань, за которой договор, если только его экономический смысл заключается в максимизации блага каждого участника, уже невозможен. Вне рыночных критериев представление об увеличении, уменьшении или вообще о каком бы то ни было движении блага вроде бы теряет смысл. Кто же станет играть в игру, если теряется представление о том, что есть выигрыш и что - проигрыш.
Однако дело меняется, если договор понимают не как одномоментную сделку, а как отношения, занимающие некоторый неопределенный временной период - годы или жизнь человека или даже жизнь нескольких поколений: права отдаем сегодня, а выигрыш получаем в "светлом будущем".
Если убедить каждого игрока, что его выгода обязательно возрастет, и не указывать, когда и в каких единицах будет измерено это увеличение, то возможность добровольного подписания контракта значительно повышается: она будет зависеть от переговорной силы стороны, дающей обещания, и от траектории развития переговорного процесса, определяющей состояние той стороны, которая отдает свои права.
Любой добровольный контракт - это правила игры с обязательной положительной суммой выигрыша, начинающийся с обещания благ и действующий лишь до тех пор, пока обещание имеет силу. Как это обещание будет в конце концов реализовано и можно ли его реализовать в принципе, мы до поры до времени рассматривать не будем, но сосредоточим свое внимание на самом обещании, которое, повидимому, является важнейшим элементом общественного договора на условиях "ноль прав собственности".
В пределах моделируемого нами договорного космоса кажется довольно просто изменить соотношение прав собственности - вплоть до "нуля" у одной из сторон, если прибегнуть к прямому принуждению. Такой контракт можно даже иметь в виду как частный случай обмена, как вынужденный односторонний обмен. Но при том, что и в истории, и в повседневной жизни силовое принуждение к одностороннему обмену встречается буквально на каждом шагу, все же в контексте общественного договора на условиях "ноль прав собственности" мы его рассматривать не будем.
Принуждение - сильная фабула, соблазнительный прием для упрощения сюжета. И до сих пор как раз стремление начать построение модели "ноль прав собственности" с акта насилия (например, революционного) и затем как можно быстрее прийти к нормативным политическим выводам чаще всего и мешало исследователям (не говоря уж о политиках) вполне осмыслить, как такая модель будет работать без принуждения в условиях, когда оперируют лишь с чистыми сущностями. Если же не увидеть соотношение чистых сущностей, то в общем невозможно понять, что за модель перед нами и как она может быть реализована в тех или иных конкретных юридических нормативах...
С другой стороны, есть еще иная опасность. Можно предположить, что в системе, состоящей из двух и более субъектов, альтернативой обмену будет акт религиозного "вручения себя", который исключает любую форму договорных отношений с их представлениями о взаимности, эквивалентности, временной соотносительности действий и т.д. Такой акт религиозной самоотдачи есть иррациональный дар, когда взамен даритель может не получить ничего и никогда.
Если мы допустим, что общественный договор на условиях "ноль прав собственности" есть лишь расписка в получении подарка, то опятьтаки мы ничего не узнаем о нашей модели, поскольку она тут же бесследно "растворится" в море религиозно-нравственных проблем, среди которых, пожалуй, даже не самой сложной станет необходимость выяснить операциональную разницу между истинным абсолютом и обожествленными социальными и политическими категориями, такими, как "народ", "свобода", "общее дело" и т.д.
Принципиальное отличие нашей модели от этической процедуры религиозного самовручеиия (как, впрочем, и от политического или криминального акта экспроприации) заключается прежде всего в том, что ее операциональным содержанием является равновесный экономический обмен, в результате которого обе стороны способны приобрести некий выигрыш. Поскольку преимущества игрока, получающего всю полноту прав собственности, уже на первый взгляд кажутся очевидными, следует выяснить, в чем именно заключается выигрыш стороны, получающей "ноль прав собственности".
Упростим дело, представив договорную сделку в виде простого акта куплипродажи, где странным товаром является вся сумма прав собственности. Отдав потребителю ("покупателю") 100% прав на все наличные ресурсы, поставщик ("продавец") выиграет только в том случае, если его благополучие возрастет в большей степени, чем если бы часть ресурсов осталась при нем или была использована каким-либо альтернативным способом. Выгода для поставщика возможна, например, если потребитель - талантливый менеджер и лучше, чем поставщик, знает, как к общей пользе распорядиться ресурсами, и готов эти знания инвестировать во исполнение контракта.
При всякой единичной сделке купли-продажи степень возросшего (или снизившегося) благополучия поставщика можно выразить в обменном (денежном) эквиваленте. Но при этом уровень выгоды (или убытков) можно выяснить только в будущем, только тогда, когда (через минуту или через столетие) деньги - это относительное инструментальное благо - будут обменены на благо абсолютное, потребляемое, обретение которого и будет благополучием.
Привлечение фактора времени - "временного зазора" - обязательно при заключении контракта на условиях "ноль права собственности". Учитывая, что речь идет о полной передаче всех без исключения прав, сделка потеряла бы всякий смысл, если бы было решено некоторую часть прав в тот же миг вернуть назад от потребителя поставщику - уже в виде платежа, который можно было бы немедленно обратить в потребляемое благо. Но, с другой стороны, всякое асинхронное исполнение обязательств нарушает равновесие контракта, поскольку вслед за передачей прав неизбежны и моментальные убытки.
Противоречие исчезнет, если, допуская "временной зазор", мы лишим время его внутренней протяженности, то есть приблизим вплотную к моменту сделки сколь угодно отдаленное (даже бесконечное) будущее и уберем между ними грань, чему и способствует весьма сложный, но продуктивный институт договорного обещания.
Именно в такое не имеющее протяженности время и попадают все без исключения участники нашей сделки: как сквозь волшебную пленку проходят они в новое временное измерение. Здесь в принципе неважно, является ли предельный общественный договор результатом синхронного единогласия всех без исключения лиц, населяющих данный космос, решивших уступить свои права суверену, так сказать, единым пакетом (что соответствует мифологической традиции или революционной практике), или же каждый по отдельности и "в свое время" совершил индивидуальную сделку (что ближе к процедуре демократических выборов). Так или иначе, но "платежные обещания", по договору полученные в обмен на права собственности, имеют силу только при полном единогласии и полном отказе всех без исключения субъектов от прав собственности, от своего прошлого. Время -категория универсальная и объединяющая. И хотя вступить в договор "со стороны" или "в индивидуальном порядке" - дело вполне вероятное, но покинуть договорный космос в одиночку или отдельной группой невозможно. Выходить просто некуда, прошлое умирает: отданные права становятся навсегда обезличенными и неделимыми, и договорные обещания, полученные в качестве платежа, есть вечный и неделимый продукт коллективного потребления.
Здесь невозможно сказать: "Я передумал, не верю в светлое будущее, верните мои права." Возвращать нечего. Индивидуальные права навсегда исчезают в тот же миг, как сделка состоялась. Они "растворяются" во времени, лишенном протяженности, и оказываются одновременно и в настоящем, и в будущем. Да и не существует здесь порознь ни настоящего, ни будущего. Вернуться же в прошлое к своему индивидуальному праву - значит разрушить этот космос, так и не добравшись до его предельной точки, всадить нож в портрет этого коллективного Дориана Грея.
Заслуживающие доверия обещания, видимо, должны соответствовать некоторым обязательным требованиям. Во-первых, обещания должны быть едиными для всех и в качестве правового эквивалента иметь беспрепятственное хождение в пространстве всего моделируемого космоса. Во-вторых, обещания должны быть всеобъемлющими, охватывать все области экономической, политической, социальной и т.д. практики. (Эти два требования к обещаниям соответствуют представлению об идеальном единогласии в том значении, которое принято в современной теории общественного выбора.) В-третьих, являясь всеобщим правовым эквивалентом и средством специфического платежа, обещания должны быть удобными в обращении, то есть иметь простую и убедительную словесную и знаковую форму.
Общественный договор на условиях "ноль прав собственности" есть предельный, последний контракт. Выбор решения происходит раз и навсегда. Взаимные обязательства устанавливаются раз и навсегда. Взаимные обещания даются раз и навсегда. Предполагается, что больше никаких договоров не будет. Договор с любой иной конфигурацией прав не может быть постдоговорным вариантом. И сама постановка вопроса о том, как наш странный контракт будет исполнен в реальном времени и будет ли исполнен вообще, оказывается неправомочной, поскольку содержит элемент сомнения, которое неизбежно выводит нас за рамки мифа, или возвращает назад, в ситуацию непредельную, а значит, неравновесную, нестабильную, то есть в такую, которая будет неизбежно стремиться к равновесию, к стабильности, к пределу. Короче говоря, за гранью нашей модели ничего нет и быть не может. Вот когда история действительно заканчивается. Сюжет завершается.
Кто же и с кем играет в эту странную игру? Простодушный облик игрока, получающего "ноль прав собственности" и "развесистые" обещания в придачу, - теперь нам кажется более или менее ясным. Этот персонаж проявляет здравое стремление к собственному благополучию, к максимизации собственной выгоды. И поскольку в пределах нашей модели договорное обещание обретает силу экономической категории, обеспечивающей максимальную выгоду, постольку его выбор продиктован экономическим (хотя и не слишком дальновидным) расчетом и здравым смыслом. Возможность обмана потребитель обещаний должен исключить.
Совершенно иное дело - получатель, потребитель 100% прав и поставщик обещаний. Облик этого персонажа весьма загадочен. Поддаваясь соблазну антропоморфизма, конечно, легко можно вообразить, что обладателем 100% прав собственности станет один человек - некое определенное лицо, персона. Но тогда следует признать, что сделка вовсе не была предельной моделью обмена и что в нее вовлечена была не вся сумма прав собственности, но только 100% минус права одного человека и что объем обещаний, принятых в качестве платежа, на одну единицу обещаний меньше предельной величины. Соотношение "все права минус права одного человека" как материал для построения модели принципиально ничем не отличается от любого другого соотношения прав, кроме предельного: минус один или минус два, или минус два миллиона, или вообще пятьдесят на пятьдесят уже не имеет принципиального значения. Если хотя бы одно лицо отказалось от поставки своих прав собственности (или обрело их по договору), то основное условие предельности нашего договора - "ноль прав собственности" - оказывается нарушенным, и игра превращается все в тот же односторонний (уголовный) обмен с нулевой суммой.
Выходит, мы должны допустить, что всякая персонификация 100% прав собственности противоречит правилам игры и потому недопустима. Но если в один и тот же момент времени все без исключения субъекты имеют "ноль прав собственности", то, чтобы само понятие "право" не утратило смысла (что вернуло бы нас к состоянию хаоса), мы должны допустить, что потребителем заветных 100% прав становится некая деперсонифицированная сущность - субъект ноль.
Частной собственности больше нет. Не то, что ее нет ни у кого, но просто ее нет как института. Субъект ноль в данном случае - лишь функция обладания 100% прав собственности, но не частный владелец. Однако функция владения всей полнотой прав.собственности весьма сложна. Она, естественно, совпадает с функцией верховной власти или, по традиционной терминологии мифа об общественном договоре, - с функцией суверена. Учитывая содержание нашей сделки, отметим, что сюда же входят и функции эмиссии, оформления и институционализации комплекса обещаний, которые обеспечивают равновесный характер обмена, включающего весь комплекс общественных, экономических, политических и других отношений.
Но институт заслуживающих доверия обещаний называется еще и по-другому - идеологией. Общество, где отсутствует институт частной собственности, неизбежно должно быть идеологизировано. Обещания, которые образуют законченную всеобъемлющую систему, становятся тотальной идеологией. Основу идеологии неизменно составляет обещание максимизации выгоды всех и каждого.
В свою очередь, идеология, обретая силу правовых нормативов (формальных и отчасти неформальных), становится правящей доктриной. На основе доктрины неизбежно возникают соответствующие государственные структуры. В конечном счете функция обладания 100% прав собственности объективируется в виде государства, опирающегося на идеологическую доктрину или, иначе говоря, на систему обещаний. С этого момента можно говорить, что в пределах нашего мифологического космоса все права собственности принадлежат государству. Это значит только то, что они не принадлежат никакому частному владельцу. Но если функция не может быть исполнена никаким частным лицом, из этого следует, что исполнить ее может любой, кто не" обладает частным правом. Например, кухарка, которую попросят поуправлять государством, или вообще все, кто имеет "ноль прав собственности" - все вместе и каждый в отдельности.
На самом деле нет никакого откровения в том, что в государстве любую функцию может исполнять любой гражданин. Но ведь мы рассматриваем не обычное государство-посредник, где каждый гражданин может и должен субсидировать посреднические функции, уступая часть своих прав собственности (например, в виде налогов). В пределах нашей модели граждане простодушно отдали все свои права государству раз и навсегда. Раз и навсегда уплатили все налоги - на поколения вперед. Государство здесь - само себе хозяин, собственник, и у гражданина нет никакого механизма, регулирующего деятельность государства. Напротив, государство полностью контролирует и направляет жизнь общества и как владелец всех прав собственности, и как единственный эмитент всех обещаний.
Но в нашей модели государство - не гоббсианский монарх, то есть не какое-то определенное лицо, отчитывающееся перед Господом и собственной совестью. И в конечном счете все-таки не мистический субъект ноль. Наше государство - усредненный любой из числа тех, в чьем ведении, согласно договору, остается "ноль прав собственности". Другого материала для построения государства просто нет в наличии. Функцию государства исполняют функционеры.
Со спокойствием, с которым мы уже приняли и обмен прав на обещания, и время, не имеющее протяженности, и фантомный облик юридического владельца всей полноты прав собственности и ряд других, впрочем, абсолютно неизбежных странностей, мы должны принять еще одну: в предельном варианте, при котором только и возможно уничтожение права частной собственности, каждый субъект заключает общественный договор сам с собой. Он отдает все права собственности, он же и принимает на себя функцию их владельца. Он принимает заслуживающие доверия обещания, он же их и эмитирует.
Мало того. По правилам договора функция владения стопроцентной суммой прав собственности должна быть исполнена бескорыстно. Если бы у любого лица, исполняющего эту функцию, возникло рациональное стремление к максимизации выгоды, то реализовать его можно было бы, только обращая к свой пользе хотя бы некоторую часть из 100% прав, что вновь отбросило бы нас от варианта предельной модели к вынужденному одностороннему обмену.
Но добровольно согласиться на "ноль прав собственности" люди в здравом уме только и могут в надежде на максимизацию выгоды. Следовательно, мы вынуждены признать, что один и тот же субъект в одно и то же время и стремится к максимизации собственной выгоды, оставляя себе "ноль прав собственности", и совершенно отказывается от личной выгоды, исполняя общественную функцию владения 100% прав собственности. Выбраться из этого противоречия опять-таки можно, только обращаясь к мифологическому времени, которое не имеет внутренней протяженности и поэтому может быть наполнено явлениями и событиями, ни при каких других обстоятельствах не совершающимися одновременно.
Словом, мы могли бы заключить, что сама попытка реализовать модель на условиях "ноль прав собственности" вообще может состояться только в пределах мифологического времени... если бы не было доподлинно известно, что неоднократные попытки построения таких моделей уже предпринимались в конкретные исторические эпохи и в живом человеческом материале.
До сих пор, рассматривая контракт, по которому всеми без исключения субъектами должен быть произведен обмен всех без исключения прав собственности на достоверные обещания, мы по причинам, исторически и психологически вполне понятным, склонны были относиться с подозрением именно к достоверности обещаний. А зря. Наиболее реальная угроза нашему общественному договору исходит как раз с противоположной стороны: под сомнение следует поставить простодушную добросовестность субъекта, добровольно отказывающегося от всех прав собственности. Наше доверие к нему будет сильно подорвано сразу же, как только мы поймем, что вообще имеется в виду, когда говорится о правах собственности.
В современной экономической теории право собственности рассматривается как санкционированная обществом совокупность возможностей одного субъекта исключить доступ любого другого субъекта к тем или иным ресурсам. От этих возможностей наш герой и должен отказаться. "Право собственности" - не монолитное понятие. Его структура включает различные правомочия. Но для наших целей наиболее важным является право на отчуждение, потребление, изменение или уничтожение вещи (право суверена). Именно это правомочие позволяет любому персонажу собрать все принадлежащие ему права собственности в единый "пучок" и вместе с объектами, к которым эти права намертво "приклеены", передать их кому-то другому, скажем, государству в обмен на обещания лучшей жизни.
Но так можно поступить только в отношении фиксированных договорных прав, которые не меняют своего объема и содержания, кто бы, когда и где их ни реализовывал. У кого бы я ни купил автомобиль, я получаю, а прежний владелец лишается права ездить на нем. Вместе с тем существует обширная группа прав, передать которые от одного лица к другому невозможно в принципе, - они неотделимы от личности их владельца. И если я купил автомобиль, на котором прежний хозяин хорошо зарабатывал, используя его как такси, я не могу потребовать, чтобы продавец приложил к купчей свои знания о географии города, способности удачно находить клиентов, умение поддерживать машину в идеальном состоянии и т.д. Эти знания, эти способности есть неотчуждаемая собственность человека, и решение о том, как их использовать, в конечном счете всегда остается только за ним. Он и сам не может добровольно (или будучи принуждаем) отказаться от этих знаний, иначе как только при одновременном отказе от физической способности мыслить и принимать решения.
Интеллектуальные и другие способности субъекта, а также информация (включая образование и опыт), которой он располагает, являются обязательными и решающими ресурсами любого экономического процесса. Это - неотчуждаемый человеческий капитал каждого индивида. И даже если обмен всех прав собственности на обещания считается состоявшимся и жестко закреплен юридической нормой, мы вскоре должны будем обнаружить, что самито остались вовсе не с нулем. Обладая знаниями, опытом, способностями, человек никогда не лишится возможности использовать эти ресурсы в соответствии с собственным представлением о максимальной выгоде в любой данный момент времени.
Даже если все владельцы такси в городе или в стране охотно и с доверием уступят свое право собственности в обмен на обещание, что их выгода максимально возрастет, новый хозяин получит во владение лишь "автомобильное железо". Выгоду же из "железа" можно извлечь только в том случае, если посадить за руль все тех же (или таких же) шоферов. При этом только от решения самого шофера будет зависеть: (1) придерживаться ли в каждый данный момент времени оговоренного контрактом принципа "ноль прав собственности" и стремиться максимально использовать свои способности и максимально зарабатывать, отдавая всю выручку хозяину ("обществу"), или (2) придерживаться контрактных условий лишь настолько, насколько целесообразно использовать ресурсы своих знаний и способностей, "вместе со всеми" ожидая, когда состоится обещанная максимизация выгоды (известный "эффект безбилетника"), или (3) вообще не слишком придерживаться контрактных условий и применять свои знания и способности для максимизации собственной выгоды.
Как видим, в конечном счете выбор вариантов зависит не от условий общественного договора (или любого другого контракта), а от последнего сиюминутного решения самого субъекта. Это одинаково верно для экономических агентов любого уровня - от шофера, управляющего автомобилем, до министра, руководящего отраслью экономики. Достоверные обещания уже в принципе не могут быть единственным средством максимизации выгоды и должны рассматриваться лишь как одна из альтернатив. Но субъект, выбирающий экономическую альтернативу, выпадает из мифологического времени, не имеющего протяженности между настоящим и будущим. Даже если он и хотел бы в него погрузиться, его как поплавок будут держать "на плаву" неотчуждаемая возможность выбора, возможность и даже необходимость сегодня принимать экономические решения. Волевой акт решения подразумевает определенную причинную и временную последовательность, время длящегося опыта, его результат.
Условие "ноль прав собственности" из универсальной стипуляции общественного договора все больше и больше превращается в частный случай экономической практики. Договорное обещание перестает быть мерой универсальной выгоды, поскольку появляется возможность или получить выгоду за счет усилий других субъектов, или максимизировать выгоду, инвестируя собственный капитал знаний и способностей, или то и другое вместе. Но во всех случаях наше логическое построение уже нельзя рассматривать ни как миф, ни как предельную модель. Ее стабильность оказывается зыбкой. Квазиравновесие по Парето лопнуло. Приходится признать, что частная собственность так и не уничтожима, пока жив человек.
Казалось, крепко сколоченная конструкция разваливается на глазах. Но мы не должны бросать наших игроков на произвол судьбы. Да, мы вынуждены признать, что невосполнимый органический пробел никогда не даст до конца выполнить договор на условиях "ноль прав собственности". Но все-таки не перед бездной стоим. Кое-что уже состоялось: "ноль прав собственности" был закреплен как юридическая норма. Возник некий рамочный порядок, и ранее мы уже смогли различить его существенные черты. Это ничего, что миф разрушается. Умирание мифа - тоже увлекательный сюжет, и развитие этого сюжета неоднозначно: от точки, в которой мы узнали, что объективно никак не можем обрести столь желаемый "ноль прав собственности", события все-таки могут развиваться по-разному.
Поддавшись отчаянию, мы можем попытаться "довести дело до конца", отказавшись от принципа добровольности и прибегнув к такому испытанному средству, как принуждение (и начать с шоферов такси!). Мы знаем, как это делается. Но это будет сюжет уже другого мифа или, скорее, фабула рассказа, основанного на фактах истории, или даже и вовсе содержание газетного репортажа. Нет, мы будем исходить из других посылок и к революционному насилию прибегать не станем. С позиции нейтрального наблюдателя мы постараемся различить, в каком направлении предстоит эволюционировать системе, где не только высказаны намерения заключить общественный договор на условиях "ноль прав собственности", но где эти намерения подтверждены уже принятыми конституционными нормами, юридически закрепившими отчуждение всех прав собственности.
Любые возможности экономических игроков еще не есть право. И чтобы возможность принимать частные решения превратилась в право, нужна общественная санкция. Такую санкцию за пределами формальных законов дает обычай. В царстве умирающего мифа именно обычай становится едва ли не главным правоустанавливающим институтом.
Простейшая модель обычного права - взаимоотношения двух экономических агентов. Чтобы получить право на частное решение, человеку необходима (и достаточна) санкция еще хотя бы одного лица. Шофер такси может не включать счетчик или запросить плату сверх тарифа, только в том случае, если получит на то санкцию пассажира, готового платить. Но и пассажир, стоя на пустынной ночной улице и глядя, как мимо, не останавливаясь, такси пролетают "в парк", реализует возможность воспользоваться машиной, только если находится шофер, готовый изменить свои планы в ответ на предложение пассажира рассчитаться не по государственному тарифу, но по частной договоренности (элементарный договор обмена). С взаимных санкций, с подобных единичных сделок и начинается долгий процесс построения новой правовой нормы. Все без исключения экономические агенты, вовлеченные в теневые отношения, получают санкцию от партнеров и сами санкционируют их право оперировать с собственностью вне рамок закона. Совокупность взаимных санкций создает новую, теневую систему прав и даже шире - новый, теневой порядок.
В известном смысле у каждого из экономических субъектов в пределах этого правового порядка (будь то шофер, зубной врач или министр) "государственный счетчик" оказывается время от времени выключенным (или отсутствует вовсе), и они рассчитываются между собой исходя только из тех представлений о взаимной выгоде, которые опираются на опыт и обычай теневой практики. Знания и способности позволяют каждому из них, оценивая альтернативные варианты, принять частное решение о приватизации некоторого количества государственной собственности, вывести ее в сферу теневых рыночных обменов и использовать в интересах собственной выгоды.
С точки зрения доктринального закона такое поведение, безусловно, преступно. Однако подчеркнем еще раз: с развитием теневых отношений собственности доктрина бесповоротно лишается прерогативы быть единственным правоустанавливающим институтом. И принуждать кого бы то ни было возвращаться в рамки договорных законов бесполезно: если в нашей мифологической модели каждый игрок добровольно был готов отказаться от всех прав собственности, и не получилось, то уж в реальнойто жизни никакое принуждение не спасет, и сами структуры принуждения со временем будут последовательно вовлечены в систему коммерческих теневых отношений.
Мощный экономический механизм неизбежно раскручивается за пределами доктринальных законов: сначала медленно, но по мере расширения теневого порядка все быстрее и быстрее. Возможность сравнивать альтернативы и принимать решения, возможность инвестировать в эти решения частный капитал (хотя бы в виде знаний и способностей), возможность рисковать и конкурировать - все эти, как оказалось, неистребимые возможности возвращают в нашу модель критерий экономической эффективности. А уж экономическая эффективность, в свою очередь, проводит границы новой правовой нормы. Поведение, которое не регулируется юридической нормой, но оказывается эффективным экономически, получает общественную правовую санкцию. Косвенно такую санкцию дает информация о состоянии теневых институтов - черного рынка, рынка бартера, бюрократического рынка и т.д. Круг замыкается: теневой рынок санкционирует частное право, частное право поддерживает теневой рынок. Стройный теневой порядок и возникает из теневой экономической практики.
Теневой порядок - сложная полиинституциональная система частных правовых решений, неизбежно возникающая за рамками юридических законов, регулирующих отношения собственности. Сеть общественных институтов, составляющих теневой порядок, призвана сократить трансакционные издержки на обустройство рыночных обменов в тех случаях, когда государственное вмешательство носит характер отрицательного внешнего эффекта (экстерналии). Теневой порядок во многом дублирует функции государства, но решения, которые здесь принимаются, в правовом смысле противоположны государственным доктринальным нормам. Запреты снимаются, а иные требования формальных правил оказываются под запретом. Можно сказать, что теневой порядок - это новый, параллельный "общественный договор", но уже не мифологический, не вербальносюжетный, а основанный лишь на практической кооперации рыночных агентов.
Конфликт между договорной нормой и индивидуальным стремлением к максимизации выгоды (оппортунизм) хорошо известен теоретикам, однако в наших условиях он имеет своеобразные черты. Поскольку правоустанавливающие функции дублируются и у одних и тех же экономических объектов может быть одновременно два и больше различных юридических титулов, то сумма прав собственности всегда больше закрепленной той или иной нормой 100% прав. Вследствие этого виды на будущее неопределенны, рациональность поведения предельно ограничена. Трансакционные издержки - общественные издержки в связи с постоянным выяснением и защитой границ собственности - достигают максимальных размеров. Ситуация приближается к хаосу.
Избежать хаоса можно лишь одним способом: следует признать, что договор на условиях "ноль прав собственности" мирно может завершиться только взаимным прощением и обратным перенесением прав. Но вопреки мнению некоторых романтиков восстановление прав частной собственности не может произойти мгновенно. Революционный метод уместен лишь тогда, когда надо отнять права у всех без исключения, выдавая всем одинаковые обещания. Извлечь же всех из ледяной глыбы застывшего "коллективного времени" и наделить правами собственности - вдруг и всех поровну - невозможно. Да и необходимости нет, поскольку никто в ледяном времени жить не может и не живет, и де факто давно уже существует "общественный договор", заново устанавливающий права частной собственности. И если до сих пор мы для удобства изложения представляли дело так, что теневой порядок имеет некое начало, то на самом-то деле он никогда не исчезает, хотя в зависимости от внешних обстоятельств экономическая активность в его пределах может то замедляться, то, напротив, раскручиваясь, ускоряться.
На саму государственную доктрину уместно посмотреть как на внешнюю помеху для системы расцветающих в тени рыночных отношений. При та-ком подходе системообразующим фактором следует считать не идеологические правила, а экономические принципы максимизации выгоды. Причем снижение трансакционных издержек, обеспечивающее увеличение выгоды, будет происходить по мере включения все более широкого круга доктринальных институтов в рыночный оборот, в сферу неформальных, теневых отношений. Рынок даст нам и точный критерий для понятия о правовом равновесии: хаос превращается в упорядоченный космос, когда границы собственности оказываются санкционированными взаимной выгодой всех без исключения экономических агентов. Это, по-видимому, является еще одной формой выражения Парето-равновесия.
Но наши субъекты - не свободные игроки рыночной стихии. Их экономическая суть двойственна. Даже активно выступая на теневом рынке, никто из них не может вдруг в одностороннем порядке отказаться от функции распоряжения государственной собственностью или, напротив, легально заявить на нее частные претензии. Само возникновение государственной собственности всегда сопровождается потоком достоверных обещаний. И отказ от участия в коллективном владении есть одновременно отказ от принятия обещаний в качестве платежа, отказ от идеологии.
Однако прежде чем отказ от идеологии произойдет декларативно, теневой порядок назначит ей рыночную цену, и значительные "куски" этого доктринального фундамента вместе с другими функциональными институтами и самими функциями и функционерами поступят в торговый оборот. И когда это происходит, миф об общественном договоре на условиях "ноль прав собственности" окончательно прекращает свое существование.
При всей схематичности наших построений мы оперируем с экономическими сущностями вполне конкретных и даже широко распространенных юридических норм. Чтобы понять, что это за нормы, не обязательно даже иметь в виду всеобъемлющую государственную доктрину (или общественный договор): с помощью нашей модели могут быть проанализированы любые случаи систематического отказа от прав частной собственности в обмен на обещание коллективной выгоды. Под этот принцип подпадает и государственная собственность на некоторые экономические объекты, если рассматривать каждый такой случай как отдельный "договорный космос". Понятно, что по сравнению с общественным договором масштаб сделки здесь меняется, но принцип полного отказа от прав частной собственности (на данный объект) в обмен на блага, обещанные всему коллективу собственников в целом, остается неизменным.
Договор на условиях "ноль прав собственности" есть действительно предельный момент развития договорной модели. Но именно момент, то есть условная не длящаяся точка, поскольку уже в следующий момент длящегося времени происходит движение модели назад, к отношениям собственности и обмена. Фантомный характер модели свидетельствует о том, что она не отражает позитивной сути развития человеческого общества и не может быть реализована даже с поправкой на тотальное принуждение. Однако это не мешает ей с печальным постоянством и во многих случаях служить моделью нормативной, и необходимостью принуждения никто особенно не смущается.
Мечты об экономике без частной собственности, "без трения", без трансакционных издержек есть ни что иное, как попытки изобрести экономический перпетуум мобиле. Одно дело, когда над этим трудятся теоретики или мечтатели одиночки, и совсем другое, когда политики практически вовлекают в эту малопродуктивную работу целые народы. За последние сто лет человечество, кажется, набралось достаточно опыта, чтобы раз и навсегда прекратить кровавые эксперименты. Закон сохранения прав собственности так же вечен и незыблем, как и закон сохранения энергии. По крайней мере правительственными декретами эти законы отменить невозможно.
Журнальный вариант. Полностью - в кн. "Институциональная коррупция". М. изд. РГГУ. 2000.