Взрослым я плакал только дважды: один раз в горе, другой – от счастья. Первый раз – когда умер отец. До той поры в моей личной жизни большего горя не было… Второй раз я плакал уже через много лет – от счастья: в августе 91 года на балконе Белого дома. Шел митинг, люди подходили к микрофону и обращались к ликующему бесконечному людскому морю на площади: всем было ясно, что коммунистический режим в России рухнул. Среди тех, кто уже выступил у микрофона или еще только ждал возможности выступать, я увидел Елену Георгиевну Боннер, подошел, поклонился, поцеловал руку… и, отвернувшись, разрыдался от распиравшего грудь невообразимого счастья… Я и теперь, в сегодняшнюю, далеко отодвинувшуюся от тех лет эпоху, скажу: падение коммунистического режима я пережил и продолжаю переживать как одно из самых счастливых событий моей личной жизни. Именно личной жизни. Как победу. Как решение важнейшей задачи, как достижение цели.
Одно из самых распространенных заблуждений историков и публицистов, оглядывающихся в советские времена, заключается в том, что, мол, у диссидентов советской поры не было никаких политических целей. Такие они были простодушные правозащитники, принявшие девизом обращенное к властям требование: «Соблюдайте ваши законы»… Еще раз вспомнить об этом заблуждении меня заставила недавно появившаяся в Фб заметка голландского политолога-правозащитника Роберта ван Ворена, озаглавленная вопросом: «Почему так мало «старых» диссидентов поддерживает «новых» диссидентов в России?» Вопрос важный: действительно, почему? Ответ (к слову, поддержанный лайками многих пользователей) находим в тексте заметки: «Несмотря на различия в целях и убеждениях, диссидентское движение было целостным движением: ненасильственным, требовавшим от властей соблюдения собственных законов и возвращения людям и нациям прав, отнятых у них прежними советскими лидерами. Движение основывалось на «гражданском послушании», довольно уникальном подходе в истории оппозиционного движения… Многие из бывших диссидентов сталкиваются (это уже сегодня – Л.Т.) со слишком большим количеством факторов, препятствующих их активному вовлечению в общественную жизнь; поэтому они предпочитают наблюдать за происходящим на расстоянии или выбирают позицию неактивной поддержки…»
Прочитаешь… и, право, руками разведешь… Надо же все-таки отличать видимость от сути, методы от целей, публицистику от политики, заявления от поступков… Это Александр Солженицын и Андрей Сахаров «основывались на гражданском послушании»? Или Анатолий Марченко и Андрей Амальрик? Или отважная «восьмерка», вышедшая на Красную площадь в 68-м? Издатели «Хроники текущих событий»? Основатели и участники «Хельсинкской группы»? Кто, кто из диссидентов (диссидент – переводим: инакомыслящий) «основывался на гражданском послушании»? В кавычках или без – здесь не имеет значении…
Люди, имена которых я вспомнил, и еще многие, многие другие из того же ряда «великих диссидентов» своими текстами, своими поступками учили нас, простых советских граждан, не то что бы понимать суть и смысл советского коммунистического режима - понимание бесчеловечной сути режима ширилось в обществе и без публичного выражения инакомыслия, - диссиденты учили нас как раз гражданскому непослушанию, давали пример такого непослушания. Жить не по лжи – разве не значило отвергнуть коммунистическую идеологию? И очевидно, что «Письмо вождям» писалось без надежды, что старцы в Политбюро вдруг изменят свою политику, - нет, оно вообще было обращено не к ним, но к нам, советским людям, и как раз должно было показать (и замечательно показало!), что никаких частных изменений советского режима ждать не приходится. Или, скажем, «Группа по наблюдению за соблюдением Хельсинкских соглашений» разве для того создавалась, чтобы побудить советских лидеров соблюдать взятые на себя гуманитарные обязательства? Да не был Юрий Орлов и его товарищи настолько наивны... Между тем создание Хельсинкской группы, последовавшие репрессии против ее членов давали четкое представление о том, что пока коммунистический режим существует, ни о каком соблюдении элементарных прав и свобод говорить не приходится. Пока режим существует… Неужели не понятно, что любая гражданская инициатива, не вписывавшаяся в официальную коммунистическую доктрину, являлась, по сути, политическим отрицанием самого режима. Потому мы и называем его тоталитарным. О каком же «гражданском послушании» диссидентов можно вести речь?!.. Разве не очевидно, что советское диссидентство было единственно возможной в то время формой бескомпромиссной политической борьбы с коммунистическим режимом?
К сожалению, довольно поздно, уже только к моим сорока годам, к середине семидесятых, я, простой советский журналист, давно и хорошо понимая абсурдную логику, а во многих случаях и прямую ложь коммунистической доктрины, осознал саму возможность говорить правду. И такая возможность мне, как и многим другим, была предъявлена Солженицыным и диссидентами (моему «обращению», в частности, помогло случайное знакомство с Андреем Амальриком, подарившим мне один из томиков «Архипелага» в издании ИМКА=Пресс)… Я стал инакомыслящим (диссидентом?) в тот момент, когда сел писать свое публицистическое исследование о жизни русской деревни. Было ли страшно? Было. Потому что я понимал: то, что я пишу, есть, по сути, отрицание советского общественного и государственного строя. Политика… Но кроме страха было еще понимание: для того чтобы считать себя человеком, отдельной личностью, я должен это написать. Это был прорыв, который в моем частном случае вряд ли был бы возможен, если бы не пример людей, чьи имена я уже вспоминал выше…
Считается, что антикоммунистическая революция конца 80-х – начала 90-х в СССР была «революцией сверху»: Горбачев и иже с ним… Однако нет никакого сомнения, что революция была возможна и состоялась только потому, что режим, продолжая латать идеологические прорехи, ничего не мог сделать с нарастанием антикоммунистических настроений. «Все прогнило» - сильнее и точнее о состоянии коммунистического режима к началу 80-х, пожалуй, трудно сказать. Но не в «самиздате» я почерпнул эту формулу. По свидетельству Эдуарда Шеварднадзе (мое интервью с ним в книге «Зачем приходил Горбачев?»), именно так он и Горбачев определяли ситуацию в доверительных беседах между собой… От кого в начале 80-х эти два относительно молодых деятеля набрались смелости хотя бы допускать в сознание такие крамольные мысли? У кого научились так их артикулировать? Не у гонимых ли ими диссидентов, к тому времени уже два десятка лет в слове объективировавших широкое общественное мнение? История многократно показала: именно общественное мнение в конце концов становится решающим фактором политических перемен…
Я, получив за свои тексты должный лагерный срок, никогда не считал себя «жертвой репрессий», «несправедливо осужденным» и т.д. Вступив на путь публичного отрицания коммунистического режима, я в какой-то момент перестал бояться предстоящего ареста. Это была борьба: я был врагом существовавшего общественного и государственного строя. Не топтуны под окнами были моими врагами, не следователь КГБ, не садист-офицер в пермском лагере… и даже не члены Политбюро – жалкие старцы, несчастные в своей тупой приверженности разлагающейся доктрине… Моим врагом была система, отрицающая право человека быть самим собой… Я хотел, чтобы эта система рухнула. Я не сомневался, что рано или поздно это произойдет, хотя и был в те поры уверен, что, увы, на моем веку такого не случится… Случилось! И я, в августе 91 года, выступив среди других ораторов с балкона Белого дома перед необъятным людским морем с какими-то пустыми словами, несравнимыми по своему значению со свершившимся событием, - плакал от счастья. Такого всеохватного счастья я не переживал прежде и, знаю, уже никогда не переживу в недолгие оставшиеся мне годы…
Мы боролись с бесчеловечной и безбожной коммунистической идеологией – и она лопнула – в мировом масштабе. (Китайские, корейские и пр. рецидивы – это уже не всеохватная идеология, но скорее особенности национальной государственности этих стран). Мы боролись с коммунистическим режимом у нас в стране – и он рухнул… Что же сегодня? Мне нравится то, что происходит? Мы этого хотели? С коммунистическим режимом ради такого будущего боролись? Сразу скажу, мне не свойственно нормативное мышление. Отвергая нормы коммунистической идеологии и власти, я никогда не думал о будущем в категориях политических программ. Знал только, что коммунистическая доктрина неразумна, бесчеловечна, неприемлема, но когда это неприемлемое рухнет, что получится в результате – планов никогда не строил, утопий не сочинял. Более того, я убежден: человек не может (и не должен) планировать долгосрочное социальное будущее. Если же такие планы-программы составляются и под них подгоняется текущая политическая и общественная жизнь – дело неизбежно завершится большим насилием, большой кровью… и большим крахом. Вот, кстати, еще один «диссидентский» принцип: «Бойтесь единственно только того, кто скажет: я знаю, как надо» (А.Галич)
Я убежден: долгосрочное будущее в руках Божьих. И глупо полагать, что кто-то способен «схватить Бога за бороду»… Помнит ли теперь кто-нибудь, что в конце 80-х годов более четырех пятых советского населения высказывались против частной собственности? Да что там советское население, оболваненное пропагандой. Хорошо помню, как в лагерной курилке «матерые» политзэки (все - 70-я статья, «антисоветская агитация и пропаганда»), слегка поспорив о частностях, все-таки соглашались, что реализация принципа частной собственности вряд ли возможна в Советском Союзе… Все оказалось возможно – и многое из того, что и вообразить нельзя было.
Но непредсказуемость будущего не освобождаепт нас от ответственности за сегодняшний день, от ответственности за сегодняшние решения и поступки. Как же все-таки ответить на вопрос, почему сегодня «так мало «старых» диссидентов поддерживает «новых» диссидентов в России?» Ну, можно сказать, что, во-первых, этих «старых диссидентов» не так уж много в наличии: иных уж нет, а те далече… Во-вторых, старые – они и есть старые: с возрастом как-то естественно происходит корреляция общественного темперамента с физическими возможностями и медицинскими показателями… И все-таки не только и не столько в этом причина… А прежде всего в том, что теперь… диссидентов нет – ни старых, ни новых… В советские времена диссиденты (инакомыслящие) хотели падения тоталитарного режима, радикального изменения государственного устройства. И среди сегодняшних оппозиционеров есть те, кто хотел бы радикального изменения государственного устройства современной России. Но таких «диссидентов» революционного толка я лично поддерживать не стал бы никоим образом. Да и вообще правильнее называть их каким-нибудь другим словом … Нет, политическая оппозиция и диссидентство – не синонимы. И, думаю, иных оппозиционных политиков поддерживают многие из прежних инакомыслящих… Впрочем, не стану здесь спекулировать: не скажу о других, не знаю их резонов, но свое собственное мнение, пожалуй, выскажу.
В декабре 1999 года в Русский Пен-центр на встречу с писателями приезжал Владимир Путин. Тогдашнему премьер-министру и наиболее вероятному приемнику Ельцина нужны были какие-нибудь лояльные жесты в сторону «лидеров общественного мнения»... Писатели задавали вопросы – главным образом о текущей политике… Поднял руку и я: спросил, как себя чувствует человек, видимо, без его собственных специальных усилий, практически по чужой воле, вознесенный на самый верх политической системы огромного государства, прямо влияющего на судьбы мира. Путин ответил в том смысле, что он – чиновник, что сама логика государственной службы толкала его вперед, от должности к должности, и он, подчиняясь этой логике, оставался и предполагает остаться в некоторой карьерной колее. В то время такой ответ показался приемлемым: действительно, не рвался же он в президенты, Ельцин его продвинул (протестировав и другие кандидатуры и убедившись в их полной. с его точки зрения, непригодности). И когда наша встреча подошла к концу, у меня как-то случилась возможность оказаться совсем рядом с гостем, и я совершенно искренне пожал ему руку и пожелал успеха.
Есть, конечно, прозорливые наблюдатели, которые уже тогда понимали, куда все клонится у нас в стране. Я же, по близорукости своей, лишь несколько позже понял, какую страшную истину открыл тогда Путин: он – продукт бюрократической системы, персонификация характерного для любой бюрократической системы главенства принципа стабильности, принципа самосохранения над принципом развития. И именно эта «персонификация» уже сознательно, имея поддержку всего российского чиновничества (и прежде всего его «силовой» составляющей), рвалась и на второй срок, и на третий и далее, далее. Но стабильность без идеи развития, более того, при жестком подавлении любых идей развития – не есть стояние на месте. Политика нынешнего руководства загоняет страну в тупик, дорогу из которого, не дай Бог, придется пробивать уже какими-нибудь кумулятивными средствами.
И теперь, если мне представится случай и возможность, я, конечно же, поддержу того или иного оппозиционного политика, который придет с четкой программой развития и модернизации. Поддержу, как умею, – словом, избирательным бюллетенем…Но это не есть диссидентство.